В феврале исполнится три года, как на должность ректора Тульского государственного педагогического университета имени Л. Н. Толстого был назначен Константин Подрезов. В январе Константин Андреевич посетил редакцию регионального издания  «Тульские известия». Журналист Наталья ПАНЧЕНКО поговорила с ним  о том, что удалось сделать в вузе за это время, какие задачи намечено решить в ближайшие годы; обсудили наметившиеся тенденции в образовании, порассуждали о важности проявления инициативы снизу, а также постарались ответить на вопрос, кому и зачем нужен диплом о высшем образовании. 

— Константин Андреевич, вступив в должность ректора, какие вопросы начали решать в первую очередь и что успели сделать за три года?

— Около четырёх лет назад мы проанализировали, в каком направлении нам хотелось бы двигаться и каких результатов достичь. Выявили проблемные зоны, определили точки роста и поставили задачу — активное участие в обеспечении устойчивого научно-технологического развития региона. Мы прекрасно понимали, что для её выполнения у нас есть необходимые научные кадры, но, к сожалению, очень не хватает современной материально-технической базы — оборудования, лабораторий, научных пространств… С того момента прошло не так много времени, достичь удалось многого — благодаря возможностям, которые открыли перед вузами нацпроект «Наука и университета», госпрограмма «Приоритет-2023», НОЦ «ТулаТЕХ», а также заинтересованности индустриальных партнёров, сформированы кластеры органической химии, микробиологии, фарминдустрии, запущен активный процесс организации современных образовательных пространств. Работу Центра технологического превосходства, Института передовых информационных технологий, Института детства, Технопарка универсальных педагогических компетенций и Педагогического технопарка «Кванториум» имени К. И. Чирвы, да и в целом университета, уже можно считать не просто модернизацией — это стратегия, идеология передового учебного процесса. Но и это не всё. Получилось и, что называется, «умыть лицо», — мы отремонтировали и обустроили места коллективного пользования: фойе, холлы, коридоры, учебные территории. А ещё — это уже из области нематериального — удалось изменить отношение к университету и жителей области, и самих студентов. Мне нравится, что их удивляют происходящие у нас перемены, что они искренне радуются им. Мы продолжим удивлять всех и в 2025 году. Впрочем, не буду пока открывать все секреты…

— Чтобы проводить такие масштабные преобразования, нужна ещё и команда…

— Я, когда презентовал программу развития университета, долго думал, показывать коллегам последний слайд или нет, испугаются они или не испугаются? Но люди должны видеть, куда я предлагаю им идти, и показал. А на последнем слайде было написано: коллеги, надо выходить из зоны комфорта, в ней нет развития. Если мы хотим двигаться вперёд, а не стоять на месте, просто поддерживая существующую систему работы, нужно отказаться от того, что привычно, удобно, накатано. Для себя я это назвал «трендом на развитие университета». Думаю, вывести людей из «тихой гавани» получилось. Если не всех, то, по крайней мере, значительную часть, руководящий состав точно — деканов, заведующих кафедрами, проректоров. Как вы думаете, удалось бы это, если бы мы не разделяли взгляды друг друга, не были командой? Сегодня мы все научились решать нестандартные задачи, работать в условиях, для себя некомфортных, оперативно реагировать на запросы, которые нам посылают и регион, и федерация. В современном мире крайне важна скорость принятия решений и скорость действий. Долго раскачиваться — можно не успеть.

— Поясните, пожалуйста.

— Университеты нередко обвиняют в том, что они не успевают за какими-то веяниями в развитии общества и государства, в первую очередь экономическими. Специалиста готовят 4-5 лет, за которые измениться может очень многое, а нужно добиться того, чтобы выпускники вузов могли успешно конкурировать в среде, которая сформируется к моменту их выпуска. Мы смогли решить эту задачу, оперативно внося изменения в образовательный процесс, делая его более гибким, ориентированным на реальные потребности.

— В декабре вы принимали участие во всероссийском совещании по нацпроекту «Образование» и по подготовке проекта стратегии образования на период до 2036 года с перспективой до 2040 года, которое проводили заместитель председателя правительства РФ Дмитрий Чернышенко и министр просвещения РФ Сергей Кравцов. Как проходят такие совещания? Какие выводы вы делаете после них?

— Такие встречи Министерство просвещения России проводит регулярно для, скажем так, сверки часов: в правильном ли направлении мы идём. Совещания, подобные декабрьскому, — с участием не только ректоров педагогических университетов, но и министров, зампредов правительства, отвечающих за социальную политику, из всех регионов России — очень эффективны. Они, во-первых, позволяют определить системные и локальные проблемы, а во-вторых, служат площадкой по обмену опытом. Но самое главное — встречи в таком формате дают возможность увидеть тренды, которые министерство просвещения России проецирует на «региональную» систему образования и на которые университетам нужно реагировать.

— Пример приведёте?

— Единый учебник истории. Необходимость его подготовки обсуждали как раз на одном из таких совещаний. Сейчас основная его часть — для старших классов — уже поступила в школы. Кстати, наш университет выступил в качестве одного из рецензентов этого учебника, и мы, заранее зная о такой работе, внесли соответствующие изменения в систему подготовки учителей истории. Более того, приступили к написанию полноценного учебника, именно учебника, по истории Тульского региона. Замечу, что это наша инициатива — проект мы осуществляем вместе с региональным министерством образования и Институтом повышения квалификации и профессиональной переподготовки работников образования Тульской области. Готовим учебник уже в течение полугода, свет он увидит к 1 сентября 2025 года. Ещё пример. На одном из таких совещаний обсуждали вопрос подготовки учителей технологии. В результате было решено в течение ближайших двух лет в педагогических университетах создать специализированные кабинеты по подготовке таких учителей по каждой отдельно взятой специальности — пищевые технологии, швейные, обработка материалов и т. д. У нас это тоже в ближайших планах — создание кластера технологического образования.

— Очень часто можно услышать — посыл от руководства: от вице-премьера, министра… А инициатива снизу присутствует на этих совещаниях? Ваш университет инициативу в каких-то вопросах проявил?

— Обязательно. В том же вопросе создания кластера технологического образования. А через некоторое время мы приступим ещё и к созданию кластера подготовки учителей начальной школы. Это полностью инициатива нашего университета. Сергей Сергеевич полгода назад её поддержал, и теперь она легла в основу всеобщей концепции. Такой кластер, с соответствующей материально-технической базой, профильными кабинетами, будет создан во всех педагогических университетах Российской Федерации.

— Университет педагогический, но вы сами как-то сказали, что половина выпускников, если не больше, преподавать в школы не идут. Проблема остаётся?

— Знаете, это вопрос не в бровь, а в глаз. Да, в начале разговора я сказал, что любой университет должен готовить кадры в первую очередь для своего региона. Но сложившаяся ситуация не столько вина, сколько беда — и не только педагогических вузов — системы высшего образования вообще. Когда в начале 1990-х годов, очутившись в рыночной экономике, мы отказались от системы распределения — выстроенной, за многие годы отлаженной, мы попали под действие закона «спрос-цена-предложение». Государственный сектор оказался в такой ситуации, мягко говоря, неконкурентоспособен. Многие выпускники университетов, причём не только педагогических, выбирали путь, более выгодный для них с точки зрения экономической. И их сложно в этом винить, потому что это была проблема государственного масштаба, она носила государственный характер. Удалось ли в полном объёме этот дисбаланс, имею в виду прежде всего оплату труда педагогов, между государственным сектором экономики и бизнес-сектором устранить, — нет. Но за очень короткий отрезок времени — лет за пять — в нашей стране очень серьёзно изменилось отношение к инженерам, врачам, учителям. Если раньше у абитуриентов педагогические направления «болтались» по популярности где-то в конце десятки, то сегодня они вышли на вторую позицию — после специальностей IT. Это о многом говорит. А изменилось ли отношение выпускников педагогических университетов к тому, чтобы работать в школе? Конечно, да. За последние 5-6 лет молодые специалисты в достаточно большей степени проявляют готовность идти в образовательные учреждения. Это связано не только с увеличением оплаты их труда. Это связано со строительством новых школ, с тотальной модернизацией системы общего образования — модернизацией кабинетов, получением школами нового оборудования — со всем тем, что называется обеспечением современных комфортных условий труда. Решена ли проблема нехватки кадров в полном объёме? Нет. Я не могу привести в пример ни одного региона страны, министр образования которого сказал бы, что у него нет потребности в кадрах. В большей или меньшей степени эта проблема есть везде. И в Тульской области в том числе.

— Что нужно сделать ещё, чтобы выпускники педагогического университета работали по специальности, а не просто получали образование?

— Открою небольшой секрет. Это было вечером. Я так же сидел в своём кабинете и думал: 2024-й год объявлен Годом педагога и наставника. Надо же что-то интересное сделать — чтобы оно и в университете закрепилось, и помогало развивать наш регион. И я позвонил министру образования Тульской области Оксане Александровне Осташко: а что, если все наши студенты-пятикурсники пойдут работать в школы? Она после долгого молчания спросила: хочешь вернуться к системе обязательного распределения? Нет, отвечаю, мне хочется лишь изменить систему подготовки учителей в нашем университете — ввести на пятом курсе годичную практику. Студенты будут проходить стажировку в школах области и при этом получат возможность трудоустроиться в образовательные учреждения. С одной стороны, они действующие стажёры, с другой — действующие учителя. После опять же продолжительной паузы министр сказала: хорошо. Я очень благодарен Оксане Александровне за то, что она поверила тогда в эту «авантюру» и поддержала моё предложение. Дальше началась полугодовая тяжелейшая работа. Нужно было изменить все учебные планы, объяснить студентам 3-4-го курсов, что они уйдут на практику на пятом курсе, причём сразу на год, с возможностью трудоустроиться. Для них это был сначала шок, потом вызов. Я раз пять точно встречался со студентами различных факультетов, объяснял, что это такое, для чего мы это делаем. Были и индивидуальные встречи с родителями, потому что далеко не все из них восприняли наше предложение с пониманием. Говорил, что дети идут — на практику, возможность трудоустроиться — это просто дополнительный для них плюс. И директора школ теперь знают и радуются, что они получат учителя не на три месяца, как это было раньше, а на весь учебный год. Мы только в самом начале сообщили школам, что запускаем такой процесс, и попросили прислать список вакансий. Их пришло столько! Эту уникальную программу — она называется «PRO-стажёр» — мы реализуем второй год. За это время нам удалось закрыть в области львиную долю учительских вакансий: 280 человек уходят теперь ежегодно в региональную систему образования. В других регионах подобного нет. И, обратите внимание, запущен этот проект тоже снизу.

— А известно, вызвал ли «PRO-стажёр» интерес в других регионах? Есть вузы, подхватившие вашу инициативу?

— Полгода назад нашему примеру последовала ректор Оренбургского педагогического университета Светлана Александровна Алёшина. Она начала общаться с руководством своего региона, в том числе профильными министрами, на предмет того, как внедрить проект в Оренбургской области. Но там такую задачу решить сложнее: тайга, степи, огромные расстояния. Подхватил инициативу и Пермский край. Похоже, но менее комплексно, менее системно, организован проект в Самаре. То есть другие регионы вслед за нами начинают задумываться о решении кадрового вопроса нашим способом, видя, что это приносит плоды. Кстати, когда мы эту инициативу два года назад запустили, мои коллеги из других педагогических университетов возражали: зачем это? Есть же целевой приём.

— И что вы им на это отвечали?

— Говорил: подождите, друзья, через два-три года посмотрим. И вот — «PRO-стажёр» стал визитной карточкой региона. Не могу не сказать: если в первый год нашего эксперимента возможностью устроиться на работу в школе воспользовались 70% студентов, и это очень хорошая цифра, то в этом — уже 79% пятикурсников ушли на практику не как стажёры, а как учителя — заключили трудовой договор, получают зарплату, которая зависит, конечно, от нагрузки.

— Введение программы «PRO-стажёр» поставило в выигрышную позицию, наверное, всех — и студентов и их родителей, и университет, и регион, и школы — директоров и учеников…

— Если говорить об университете, мы очень рады сегодняшним результатам — 52% стажёров остались работать именно в тех образовательных учреждениях, где проходили практику. Адаптация прошла для них менее болезненно, чем если бы они окунулись в работу сразу по завершении учёбы в вузе. К тому же им помогали наставники — в университете и в школе. И ещё один момент: если в первый год существования проекта мы, что называется, закрывали в основном Тулу, то в этом году почти 40% наших стажёров работают в муниципалитетах. Это Алексин, Узловая, Новомосковск, Суворов, Плавск. Нехватка педагогических кадров в школах Тулы — это проблема, но нехватка педагогических кадров в школах других городов области и тем более сельской местности — это проблема, умноженная, наверное, раз на десять.

— А если — рассуждаем теоретически — вернуть систему распределения, как было в советское время? Почему бюджетникам, получающим образование за счёт государства, не возвратить ему долг? Или это не решит кадровый вопрос?

— Почему не решит? Решит. Но я против чего всегда выступаю? Для того, чтобы вырубить в лесу дерево, не надо прорубать просеку. Не натворить бы здесь «чудес». Дело в том, что система распределения требует колоссальной ответственности со стороны государства. Когда мы обязываем человека работать по специальности, оплачивая его обучение, мы должны обеспечить ему соответствующие условия труда. В Советском Союзе было именно так. Готова ли современная экономическая система России войти в категорию тотального распределения? Я не могу ответить на этот вопрос положительно. Но какие тенденции в этом отношении есть? В нашей стране всегда существовало понятие «целевой набор». Если у образовательного учреждения есть потребность в специалисте, оно может заключить с ним целевой договор, а дальше — выпускник должен вернуться и работать. Не вернулся — возмещает затраты на своё обучение. Этим летом будет два года, как государство в разы усилило внимание к решению этой проблемы, полностью пересмотрев систему целевой подготовки специалистов. Портал «Работа в России» — наглядное тому подтверждение. Работодатель ещё и дополнительную стипендию будет выплачивать студенту на протяжении всего периода обучения. На целевое обучение сегодня введены квоты, которые государство жёстко отслеживает. На педагогических направлениях это 20%. Напоминает это систему распределения? В какой-то степени да.

— Учителей каких предметов не хватает сейчас области особенно?

— Очень большая потребность в учителях математики, физики, химии. Тульская область — один из немногих регионов России, ещё год назад принявший решение о том, что все абитуриенты-целевики, будущие преподаватели математики, физики, химии, и те, кто на первом курсе, заключат целевой договор с каким-либо образовательным учреждением как будущий учитель математики, физики или химии, на протяжении всего периода обучения в университете будут получать из регионального бюджета дополнительно 5 тыс. рублей. Повторю: наверное, таким путём пойдёт и государство. Не тотального обязательства — распределения, хотя с точки зрения социальной справедливости это, наверное, правильно, а путём целевого набора. Увеличение ли это будет квот, или это будет увеличение материальной поддержки, или это будет усиление обязательств со стороны работодателей, а такое тоже возможно — либо повышение размера стипендии, либо предоставление каких-то дополнительных условий, — решит государство.

— Не могу не спросить вас о классно-урочной системе обучения. Вы как-то сказали, что её надо забыть, что она себя изжила. Но от неё уже отказывались: в 1980-е годы вводили лекционно-семинарские занятия. Ваше мнение не изменилось?

— Наверное, вы не совсем правильно поняли мою мысль. Я абсолютно не против классно-урочной системы. Любая система, в том числе образовательная, создаётся государством в конкретный исторический отрезок времени для решения конкретных задач. Классно-урочная появилась, когда необходимо было готовить достаточно большое число рабочих кадров. Это был, с одной стороны, дешёвый, с другой стороны — массовый механизм подготовки специалистов. Такой задачи не существовало в 18-19-м веках — и образование было в большей степени индивидуальное. Поэтому мою фразу о классно-урочной системе обучения нужно понимать так: в любом случае общество и государство, проходя определённые этапы развития, неминуемо достигнут такого уровня, когда классно-урочная система не будет отвечать их потребностям. В силу того, что задачи будут стоять другие. И тогда классно-урочная система преподавания неминуемо уйдёт. И будет придуман иной, более действенный механизм адекватного реагирования на вызовы, которые появятся перед обществом и государством в области образования. Но это произойдёт неминуемо. Это законы развития общества. История не знает примеров, когда образование живёт вот так, а общество и государство — по-другому.

— У вас есть представление, когда и как это произойдёт?

— Наверное, в большей степени мы будем развивать систему индивидуального образования. Это с одной стороны. С другой — больше внимания станем уделять системе проектного обучения. Это как раз то, что происходит уже сейчас, и это наши неизбежные ответы на неминуемые вызовы времени. Я бы сделал ставку именно на эти формы обучения. Отказаться от классно-урочной системы мы пока не готовы. Для этого нет ни необходимости, ни объективных оснований. Произойдёт ли такое вообще — однозначно да.

— Вы говорите об обучении и в университете, и в школе?

— Система обучения в университете — это часть общей системы образования, и у неё точно такие же тенденции, как в системе образования школьного. Лекционно-семинарские, лабораторные занятия, эффективные лет 20-30 назад, сегодня малоэффективны. Есть целый спектр направлений, где такая форма обучения далеко не панацея — например, IT. Мы же не случайно придумали принципиально новую модель подготовки IT-специалистов в рамках Института передовых информационных технологий, которую назвали «2+2+2». Там нет лекций, семинарских занятий в классическом понимании — там работают в мини-командах, это проектная работа. Там решается огромное количество кейс-задач, которые перед нами ставит реальный сектор экономики и IT-компании. Студенты, выполняя эти кейс-задания, разрабатывая реальный экономический продукт, получают соответствующие дополнительные компетенции. Это не подготовка дипломной работы в классическом понимании. Это стартапы. Да, они могут не получить какой-то монетизации, они могут закрыться через два года, могут вообще не взлететь. Но студент этот проект разработал — значит, показал всё, на что способен. Вот о чём мы говорим, когда говорим о трансформации системы образования. И это вызов, с которым бороться не надо, иначе мы будем похожи на Дон Кихота, сражающегося с ветряными мельницами.

— Должно ли высшее образование быть всеобщим, к чему мы подошли почти вплотную? Не правильнее ли было бы ему оставаться элитарным?

— Вы сейчас задали очень сложный, болезненный, непростой вопрос. Однозначного ответа на него, пожалуй, нет. Но попробую ответить. Знаете, я, наверное, в большей степени отношусь к тем, кто считает, что высшее образование не должно быть общедоступным. Но это не попытка разделить людей на умных и глупых, достойных или недостойных. Это попытка разграничить тех, кто осознанно выбрал вуз — не «для диплома», а для дальнейшего развития, — и тех, кому для жизненной траектории, которую они тоже выбирают сами, высшее образование не нужно. И у нас много примеров успешных людей, не имеющих высшего образования, — не для всех функций оно требуется. В 1990-е годы в массовом сознании было создано представление о том, что без высшего образования все дороги, все двери куда бы то ни было закрыты. Какую рекламу «требуется специалист» в 1990–2000-е годы ни возьми, везде написано: должно быть высшее образование. Спрашивается — зачем? Зачем высшее образование кладовщику или рабочему? Для исполнения так называемых «рядовых» обязанностей, пусть очень значимых, оно нужно далеко не всегда, а то и вовсе не нужно. Окончание 20-го века ознаменовалось просто парадоксальной вещью. В конце 1990-х годов в России насчитывалось около 10 миллионов студентов высших учебных заведений, а в 1990 году во всём Советском Союзе их было — 1,5 миллиона. Какая тенденция — высшее образование стало массовым. А нужно ли оно всем? Сегодня государство уже не первый год поворачивается лицом к системе среднеспециального образования. Те, кто борется за его возрождение, в том числе используя программу «Профессионалитет», популяризируя рабочие профессии, делают абсолютно правильно. Высшее образование — следующий шаг для тех, кто заинтересован в профессиональном росте. И если исходить из этого посыла, оно должно быть элитарным, хотя я и не люблю это слово. Вот так бы я ответил на этот очень сложный вопрос.